Юлий Непот, опираясь на помощь восточного императора, рассчитывал укрепить власть и вернуть утраченные территории. Однако на Востоке возникла собственная междоусобица, и о помощи пришлось забыть.
Мятеж армейского магистра
В 475 году Непот назначил магистром армии Флавия Ореста, которого направил в Северную Италию для борьбы с вестготами.
Однако Орест, под началом которого оказалось войско из варваров, неожиданно развернул его и повёл на Равенну. Обороняться от мятежников Юлию Непоту было нечем, и он бежал в Далмацию.
Вступивший в Равенну мятежник, выждав некоторое время, 31 октября 475 года провозгласил новым императором своего сына, Флавия Ромула Августа.
Решение Ореста сделать императором сына объяснялось, скорее всего, тем, что сам он был германцем, а Ромул Август хотя бы по материнской линии являлся настоящим римлянином. Причём имя было символичным, в нём соединились имена Ромула — основателя Вечного города — и Августа — зачинателя Принципата («Золотой эпохи империи», в которую она достигла наивысшего могущества).
Красивый «мелкий позор»
Ромулу Августу к моменту восшествия на престол было около 15 лет, а возможно, и того меньше. Юноша отличался красотой, которую отмечали все современники, однако для управления гибнущей империей этого было слишком мало.
Жители империи прозвали его Августёнком (по-латыни это звучало «Августул»), и в этом прозвище было больше иронии, нежели любви. С подачи язвительных греков было у Ромула Августа и более обидное прозвище — Момиллус, что означает «мелкий позор».
Тремиссис с портретом Ромула Августа.
В империи чеканились монеты с изображением Ромула Августа, но фактическим правителем являлся его отец. Как и Юлий Непот, Орест грезил возрождением величия империи, но в действительности возможностей для этого у него было ещё меньше. Восточный император Зенон отказался признать Ромула Августа, продолжая считать законным правителем сбежавшего в Далмацию Непота.
Спустя десять месяцев правления отца и сына поднялся мятеж уже против них самих. Наёмники требовали выполнения Орестом главного обещания — выделения для них земли в Италии. Орест отказал им в прошении, что вызвало новый переворот, лидером которого стал вчерашний соратник Ореста военачальник Одоакр.
Отречение
Орест бежал в укреплённый Тицинум, рассчитывая отразить нападение Одоакра, однако город был взят и разграблен. 28 августа 476 года Орест был взят в плен, а затем казнён.
Одоакр вернулся в Равенну, где Ромул Август, лишившийся отца и всякой опоры, тем не менее формально оставался императором. Но сопротивляться Одоакру 16-летний подросток не мог. 4 сентября 476 года Ромул Август отрёкся от престола.
Этот момент историки считают датой падения Западной Римской империи.
Ромул Август отрекается от престола.
Тем не менее формально она существовала ещё четыре года. Одоакр добился от восточного императора Зенона признания себя в качестве наместника в Италии. В ответ Одоакр согласился формально признать действующим императором находившегося в Далмации Юлия Непота.
Подобное положение продлилось недолго — Непот пытался вернуть себе власть в Италии, что очень не понравилось Одоакру. В 480 году Юлий Непот был убит собственными охранниками. После этого Одоакр направил императорские инсигнии (знаки власти) в Константинополь, что принято считать наиболее символичным моментом — даже символы Западной империи уже оказались не нужны новым владельцам этой земли.
Возможно, величайшая империя в мировой истории, определившая ход развития европейской цивилизации, перестала существовать даже формально.
Пенсионер имперского значения
А что же случилось с красивым мальчиком Ромулом Августом? Как ни удивительно, но последнего римского императора оставили в покое. Одоакр, посчитав, что юноша никоим образом не угрожает его власти, отправил его в ссылку во дворец Лукулла, расположенный на берегу Тирренского моря. Вместе с ним отправились мать, родственники и многочисленная свита.
По некоторым сведениям, Одоакр назначил Ромулу Августу солидную пенсию, которую тот получал и спустя три десятка лет после своего свержения, несмотря даже на то, что Одоакра давно не было в живых.
След Августёнка теряется в истории. Это даже породило легенду о том, что благочестивый отрок-император (о благочестии его говорит то, что Ромул Август основал монастырь) живым вознёсся на небо.
В любом случае, судьба к последнему римскому императору оказалась значительно милосерднее, чем ко многим его царственным собратьям по несчастью.
Маркиз де Сад навсегда останется в истории как человек, который удовлетворял свои желания путём причинения боли и страданий людям. Он запомнился своими многочисленными скандалами, о некоторых из них мы сегодня и расскажем.
Происшествие с Розой Келлер, пожалуй, одно из самых громких и запоминающихся. В 1768 году де Сад изрезал ее ножом, после чего заплатил ей внушительную сумму, тем самым освободив себя от судебного процесса. Но в дальнейшем по приказу Людовика XV его всё-таки заключили под стражу. Де Сад был отпущен из Самюрской тюрьмы через шесть недель, после того как за него заступилась семья.
Де Сад изрезал девушку ножом, после чего заплатил ей внушительную сумму
Через четыре года де Сад и его слуга Латур стали фигурантами так называемого «Марсельского дела». Жертвами стали сразу четыре девушки: Борелли, Роза Кост, Марионетта Ложе и Марианна Лаверн. По свидетельствам полицейского, де Сад предложил им возбуждающие конфеты, которые на самом деле были шпанскими мушками. Спустя несколько месяцев, он угостил теми же конфетами Маргариту Кост. Все девушки жаловались на боль в желудке и сообщили о произошедшем в полицию.
Суд Франции вынес указ об аресте де Сада и его слуги. При обыске в его замке ничего запрещённого найдено не было. Опасаясь судебного дела, де Сад бежал в неизвестном направлении. По решению королевского прокурора Марселя их заочно обвинили, так как в суд преступники не явились. Их приговорили к публичному покаянию на паперти кафедрального собора, затем их должны были проводить на площадь Святого Людовика, чтобы отрубить де Саду голову, а Латура повесить. На следующий день на одной из центральных площадей Эксе сожгли чучела де Сада и его лакея. Но настоящая казнь так и не состоялась.
После побега де Сад и его слуга отправились в Италию, в Шамбери. Де Сад уговорил сестру своей жены отправиться вместе с ним и в Италии у них завязался бурный роман. 8 декабря по приказу короля Сардинии Де Сад и его слуга были арестованы. Их поместили в крепость Миолан, где они провели около пяти месяцев. Позднее они также совершили побег из крепости.
Потом де Сад вернулся в своё родовое имение в Лакосте. В 1775 году де Сад похитил трёх местных девушек с целью изнасилования. Расследование этого дела было быстро завершено. Маркиза обвинили в похищении девушек с целью изнасилования. В мае этого же года от де Сада родила Анна Соблоньер. Она исполняла в замке обязанности горничной.
В 1776 году де Сад вернулся в Лакост. Он нанял несколько служанок. Все из низ сбежали кроме одной — Катерины Триле. Её отец, узнав, чем может заниматься его дочь в замке, публично потребовал де Сада отпустить его дочь домой. Тот отказался. После этого разгневанный отец пробрался в Лакост и выстрелил в де Сада, но промахнулся и был схвачен стражей. /diletant.media/
Смотри еще: Маркиз де Сад Книги Перо маркиза де Сада Фильмы
Кто не слышал о злодее, увековеченном Шарлем Перро под именем Синей Бороды? С тех пор как история была напечатана в 1697 году в сборнике «Сказки моей матушки Гусыни…». Синебородый рыцарь одну за другой убивал своих жен-красавиц, как только те осмеливались нарушить строжайший запрет мужа: не пользоваться ключом от некой таинственной комнаты. Очередная хозяйка замка, естественно, не могла справиться с любопытством. Она открывала заветную дверь и… взору красавицы представала страшная картина: в холодном полумраке на окровавленном полу лежали бездыханные тела прежних недолгих спутниц жизни ее супруга. Ошеломленная открытием девушка, наконец, осознавала смысл мрачного предупреждения странного супруга, однако — слишком поздно. Застигнутая врасплох несчастная присоединялась к чудовищной коллекции в подземелье. Для тех, кто менее начитан, «Синяя Борода» — просто синоним то ли многоженца, то ли женоубийцы…
Эту сказку читали все дети Европы, а вот откуда она появилась, известно не каждому взрослому. Считается, что прообразом Синей Бороды послужил Жиль де Монморанси-Лаваль, барон де Рэ, маршал Франции, герой Столетней войны, современник и соратник знаменитой Жанны д’Арк. Вот только справедливо ли достались ему «лавры» убийцы и колдуна?
Утром 26 октября 1440 года площадь перед нантским кафедральным собором была запружена огромной толпой. Всем хотелось поглядеть на казнь знатного сеньора, обвиненного в чудовищных преступлениях. В соборе маршал Жиль де Рэ каялся и просил прощения. У церкви — за вероотступничество, ересь, богохульство и колдовство. У своего сеньора, герцога Жана Бретонского, — за многочисленные убийства малолетних детей. Церемония не была долгой — уже в десятом часу с площади к месту казни тронулась процессия повозок: на первой — сам маршал, за ним — двое его ближайших слуг-телохранителей и, по их собственным показаниям, помощников в нечестивых делах — Анри Гриар и Этьен Корийо. Эти двое, люди незнатные, полчаса спустя будут заживо сожжены на костре. Их господина палач задушит гарротой, «символически» подожжет хворост под мертвым телом, тут же вытащит труп, который и передадут родственникам. Те, впрочем, остерегутся хоронить «изверга» в фамильном склепе — он найдет вечное упокоение под безымянной плитой в кармелитском монастыре на окраине Нанта…
Eloi Firmin Fron. Gilles de Laval, sire de Rais. Портрет из галереи маршалов Франции в Версале.
Пытались также идентифицировать Синюю Бороду с бретонским королем 6 века по имени Кунмар или Коморр, который женился на святой Трифиме, дочери герцога Ваннского.
Фрески в церкви Морбихана рассказывают всю эту историю, но так как они принадлежат 17 веку и были нарисованы на 6 лет после появления сказки Перро, вряд ли автор взял за образец ту историю. В остальном же легенда о Коморре очень стара. В «Больших Хрониках» 1531 года Алэн Бушар пишет: «Коморр уже убил нескольких своих жен. Герох, граф Ваннский, на захотел отдать ему в жены свою дочь Трифиму, но потом согласился, при условии, что святой Гильд воскресит ее, если понадобится. Новая королева однажды зашла в часовню, где были похоронены жены Коморра, и ей явились их тени, предупредившие королеву, что король убивает свою жену, как только та забеременеет. Так как Трифима были именно в этом положении, она испугалась. Тени дают ей разные предметы, чтобы помочь ее бегству, и Трифима убегает. Коморр преследует ее, настигает и отрубает голову. Граф Герох просит святого Гильда выполнить свое обещание, тот идет к трупу, приставляет голову к телу, и слезами и молитвами упрашивает Бога воскресить королеву». Эта история тоже легендарна. Коморр убивает своих жен, так как, вроде Эдипа, его сын должен убить его.
В других случаях страшный герой ест трупы. Но это не так важно для главной темы сказки: испытание жены, обычно запрещение входить в комнату, от которой ей дают ключ.
Есть еще такая необычная версия, что прототипом «синей бороды» стал ни кто иной как Генрих Vlll, король Англии, отец незабвенной Елизаветы. Именно он проявил верх изобретательности в делах семейных несмотря на приверженность протестантизму, со своими шестью женами обращался скажем так, жестко.
Почему борода именно синего цвета?
Эта история – самая мистическая! Настоящая легенда с сюрреалистическим развитием событий, где даже появляется властелин преисподней!
«Мимо замка Жиля де Рэ ехали граф Одон де Тремеак и его невеста Бланш де Лерминьер. Барон пригласил их на обед. Но когда гости уже собрались уезжать, он приказал бросить графа в каменный мешок, а испуганной Бланш предложил стать его женой. Та отказалась. Тогда он повел ее в церковь и стал пылко клясться, что в случае согласия «навсегда отдаст ей душу и тело». Бланш согласилась — и в тот же миг превратилась в Дьявола синего цвета. Дьявол засмеялся и сказал барону: «Теперь ты в моей власти». Он сделал знак — и борода Жиля тоже стала синей. «Теперь ты не будешь Жилем де Лавалем, — прогрохотал Сатана. — Тебя будут звать Синяя Борода!»
Но мы с вами все таки подробнее рассмотрим основную версию …
Наперсник дофина
«Жил-был человек, у которого были красивые дома и в городе, и в деревне, посуда, золотая и серебряная, мебель вся в вышивках и кареты, сверху донизу позолоченные. Но, к несчастью, у этого человека была синяя борода, и она делала его таким гадким и таким страшным, что не было ни одной женщины или девушки, которая не убежала бы, увидев его». Уже в самом начале сказки, похоже, содержится первый навет на героя нашей истории, носившего, судя по портретам, аккуратно подстриженную темную бородку.
Жиль де Рэ, рожденный в 1404 году в замке Машкуль на границе Бретани и Анжу, — отпрыск старинного и знатного рода, давшего Франции двенадцать маршалов и шесть коннетаблей (носитель этой должности соединял обязанности главнокомандующего и военного министра).
О его детстве источники ничего не говорят, что обычно для той смутной эпохи. Известны лишь самые общие сведения. В 1415-м одиннадцатилетний Жиль и его младший брат Рене лишились обоих родителей: отец Ги де Лаваль, барон де Рэ, погиб то ли на войне, то ли на дуэли, матушка скончалась чуть раньше, а дети оказались под опекой своего деда Жана де Краона. Тот, видимо, приложил немало сил, чтобы привить Жилю любовь к чтению и наукам — занятиям, вообще-то, не слишком популярным у довольно грубого в те времена рыцарства. Во всяком случае, в зрелом возрасте его воспитанник страстно собирал древности и проявлял крайнюю пытливость ума. Проведя большую часть жизни в седле и на поле брани, он тем не менее умудрился составить богатую библиотеку и никогда не жалел денег на ее пополнение.
Памятник Бертрану дю Гесклену, знаменитому полководцу, предку Жиля де Рэ.
Еще в юном возрасте этот блестящий рыцарь выгодно (но, заметьте, в первый и единственный раз!) женился на девице Катрин, внучке виконта де Туара, и получил вдобавок к и без того немалому состоянию два миллиона ливров приданого и обширные земли в Пуату (в том числе замок Тиффож, которому суждено будет сыграть немалую роль в его дальнейшей судьбе). Женой он интересовался мало и почти не уделял ей внимания. Достаточно сказать, что родилась у них — в 1429 году — только одна дочь, Мари де Лаваль.
А вот богатством своим барон де Рэ пользовался, по крайней мере, любовно, внимательно и рачительно. В краткий срок оно помогло расположить к себе наследника, принца Карла Валуа, и получить место в его свите. Молодой дофин, почти ровесник Жиля, в отличие от своего нового придворного вечно жил у края финансовой пропасти, в силу чего его шансы на французскую корону приближались к нулю. Да и корона-то была призрачной: половину страны уже давно прочно занимали англичане и их союзники бургундцы, а во многих провинциях хозяйничали местные феодалы. Бедному во всех отношениях принцу с трудом удавалось удерживать только города в долине Луары, и при этом он и носа не высовывал из своей резиденции в Шинонском замке. Бушующая кругом Столетняя война и определила поприще нашего героя. Он решился сделать ставку на дофина Карла, в те годы правильность этого выбора была совсем не очевидна. Однако барон не изменил ему и не просчитался.
Порни, Замок «Синей Бороды», Сегодня мы видим постройку 19 века. Французская революция сровняла крепость с землей — из-за славы Жиля де Рэ, или просто по стечению обстоятельств. Она была восстановлена только в 19 веке.
Национальный герой
В Жиле де Рэ текла кровь прославленного коннетабля Бертрана Дюгесклена — знаменитейшего из полководцев страны, погибшего в 1380 году. Конечно, внучатому племяннику «грозы англичан» не давали покоя лавры знаменитого предка. И ему удалось достичь столь же громкой славы. Преодолевая вялость и апатию своего сюзерена и друга Карла, барон де Рэ не жалел сил и средств. Он за свой собственный счет формировал крупные отряды и совершал — с 1422 по 1429 год — весьма удачные рейды по землям, занятым врагом, штурмом взял несколько замков и, наконец, покрыл себя общенациональной славой, сражаясь рука об руку с Жанной д’Арк под Орлеаном и при Жаржо. За эти подвиги Монморанси-Лаваль уже в 25 лет стал маршалом Франции — случай беспрецедентный! Злые языки утверждали, что случилось это благодаря тому, что барон де Рэ на свои деньги содержал не только войско, но и Карла со всем его двором, оплачивая всевозможные пиры, охоты и прочие увеселения, которые так обожал дофин. Впрочем, и действительные военные подвиги маршала никто не ставил под сомнение.
После памятной Орлеанской победы в мае 1429 года война покатилась к успешному для Карла концу. 17 июля того же года он короновался в Реймсе — месте, где традиционно с 498 года венчались на царство французские короли. Победа Валуа уже вызывала так мало сомнений, что Жиль де Рэ счел уместным осторожно дать понять новоиспеченному государю, что теперь, когда все идет хорошо, пора начать расплачиваться по займам. И, как нередко бывает в подобных случаях, маршал не только не получил обратно потраченные средства, но вдобавок еще впал в немилость и был удален от двора. Ведь хорошо известно: маленький долг рождает должника, большой — врага.
Гравюры XVI столетия иногда еще изображают Жиля де Рэ благородным воином (фото слева: ROGER-VIOLLET/EAST NEWS). Но лубочные листки XIX века по большей части живописуют «достоверные» сцены обнаружения чудовищных «улик» (фото: AKG/EAST NEWS)
Ошибка Жиля де Рэ
С 1433 года наш герой — официально в отставке. Он тихонько живет себе в замке Тиффож в глухой Бретани и от скуки зачитывается книгами по алхимии. В конце концов, в ней была и насущная нужда — его финансовые дела шли все так же скверно, а надежда поправить их возвратом королевского долга улетучилась.
Видимо, в поисках выхода из денежных затруднений Жиль де Рэ совершает и главную стратегическую ошибку в жизни. В 1436 году он радушно принимает у себя нового дофина — Людовика. Принимает как сына своего старого боевого друга и короля. Барон не мог не знать, что дофин, будущий король Людовик XI, хитрейший из монархов Европы, уже сейчас интригует против отца и в поместьях маршала, собственно, укрывается от монаршего гнева. Хорошо зная Карла, как же мог он сомневаться, что тень вражды отца и сына ляжет на него самым непосредственным образом (пусть даже формально визит Людовика был представлен ему как «инспекторская» проверка).
Наказание последовало незамедлительно. Чтобы добыть хоть какую-то наличность, маршалу приходилось закладывать недвижимость — то один замок, то другой… Операции эти были абсолютно законны и выгодны, но от короля последовал указ: барона Жиля де Рэ в коммерческих операциях с его владениями ограничить. Для опального маршала это стало немалым ударом — тем с большим усердием он принялся искать способ превращения свинца в золото. Он приказал своему алхимику Жилю де Силле сконцентрироваться только на этой задаче.
Под алхимическую лабораторию переоборудовали чуть ли не весь первый этаж замка Тиффож. Хозяин не скупился на расходы. Его агенты скупали в промышленных масштабах нужные для опытов компоненты, некоторые из которых — например, акульи зубы, ртуть и мышьяк — стоили по тем временам очень дорого.
Но, как нетрудно догадаться, это не помогло — получить золото никак не удавалось. В сердцах маршал распрощался с более или менее трезвомыслящим де Силле и в 1439 году пригласил на место главного алхимика Франческо Прелати, который, по всей видимости, убедил барона в своей исключительности. Возможно, его привлек тот факт, что итальянец прямо заявлял, что он — колдун и держит в услужении личного демона, через чье посредство общается с миром мертвых (и это в то время, как прежние «ученые мужи» барона были в основном священниками).
К сожалению, очень скоро Франческо Прелати получил огромную власть над своим хозяином, человеком сколь эрудированным, столь и нестандартно мыслящим. Последнее качество заставляло его все время желать общения с людьми необыкновенными, явно ломающими рамки современных ему представлений о науке. Однако на сей раз наш герой не распознал явного шарлатана. Со временем об их колдовских упражнениях прослышала вся Бретань и ужаснулась до такой степени, что вмешаться пришлось самому герцогу Бретонскому, вассалом которого был барон де Рэ. Вскоре герцог во главе двухсот вооруженных солдат стучал в ворота Тиффожа. Тучи над головой маршала сгустились, но он сам еще не знал, насколько они грозны.
Древний старец Синяя Борода на иллюстрациях Гюстава Доре к сказке Шарля Перро не имеет уже совершенно никакого сходства с реальным Жилем де Рэ. Фото: ROGER-VIOLLET/EAST NEWS
Еще один злодей…
Большинство филологов — исследователей волшебных сказок, а также историков сходятся на мысли, что в истории Синей Бороды реальный сюжет с казнью Жиля де Рэ наложился причудливым образом на мифологический, литературный, а не наоборот, как это бывает обычно. С самого раннего Средневековья в Бретани (а также в кельтских областях Великобритании — Корнуолле и Уэльсе) был популярен сюжет о графе Кономоре, который женился на некоей Трефинии, впоследствии святой. Он просил руки девушки у ее отца, графа Героха, но тот отказал «по причине чрезвычайной жестокости и варварства, с которыми тот обращался с другими своими женами, которых, как только они становились беременными, приказывал убивать самым бесчеловечным образом». Так, во всяком случае, сообщает «Жизнеописание святых Бретани». Затем при посредничестве одного праведного аббата свадьба — при торжественных клятвах Кономора вести себя достойно — все же состоялась. Но едва Трефиния забеременела, граф — язычник в душе — все же убил ее, очевидно, исполняя какой-то дьявольский ритуал. Далее, как гласит легенда, последовали воскрешение святой и кара убийце. Не правда ли, контуры будущей «страшилки» о Синей Бороде вполне просматриваются? Учитывая, что в XV веке, когда жил Жиль де Рэ, рассказы такого рода составляли основной массив местного фольклора, неудивительно, что судьба маршала соединилась с ними. И неудивительно, что дети, «замученные» сеньором де Монморанси-Лавалем, слились в народной памяти с женами из легенд о Кономоре и уже в таком виде попали к Шарлю Перро. Обычное дело в истории литературы…
Пробный удар
В конце августа 1440 года монсеньор Жан де Малеструэ, епископ Нантский, главный советник и «правая рука» герцога Бретонского, выступил в кафедральном соборе с сенсационной проповедью перед толпой прихожан. Его преосвященству якобы стало известно о гнусных преступлениях одного из знатнейших дворян Бретани, маршала Жиля де Рэ, «против малолетних детей и подростков обоего пола». Епископ потребовал, чтобы «люди всякого звания», располагающие хоть какими-то сведениями об этих «леденящих душу деяниях», доносили ему о них. Речь епископа, исполненная многозначительных недомолвок, произвела в слушателях впечатление, будто следствие располагает серьезными уликами. На самом же деле Малеструэ было тогда известно об одном-единственном исчезновении ребенка, которое хоть как-то удавалось связать с Жилем де Рэ, и произошло оно за месяц до судьбоносной проповеди. О прямых доказательствах не шло и речи — очевидно, что правящие верхи Бретонского герцогства просто решили использовать удобный случай, чтобы расправиться с опальным маршалом. Вскоре у епископа появился повод проинформировать обо всем главу инквизиционного трибунала Бретани — отца Жана Блуэна. В общем, следствие с этих пор развернулось по всем направлениям. Уже через несколько дней на свет появился обвинительный акт. На современников он произвел сильное впечатление. Чего здесь только не было: и человеческие жертвоприношения домашнему демону, и колдовство «с применением специальных технических средств», и убийства детей с расчленением и сжиганием их тел, и сексуальные извращения… Обвинительное заключение из 47 пунктов было отправлено герцогу Бретонскому и генеральному инквизитору Франции Гийому Меричи. Маршала официально поставили о них в известность 13 сентября 1440 года и предложили ему явиться в епископальный суд для объяснений.
Инквизиционный процесс в Нанте мало напоминал современный состязательный суд. Фото: ALAMY/PHOTAS
Заседание трибунала было назначено на 19 сентября, и Жиль де Рэ наверняка понимал: у него есть более чем веские основания уклониться от явки. Если обвинения в пропаже детей он еще мог счесть «неопасными», то колдовские манипуляции, подробно описанные в обвинительном акте, могли стать причиной больших неприятностей. Церковь преследовала их весьма свирепо. Кроме того, герцог Бретонский санкционировал еще и светское разбирательство, и оно тоже дало кое-какие результаты…
В принципе оставалась возможность бежать в Париж и пасть к ногам Карла VII, но, видимо, надежды на помощь старого друга было очень мало, раз обвиняемый не захотел воспользоваться этим средством. Он остался в Тиффоже и объявил, что непременно явится в суд. Тут его положение еще ухудшили собственные приближенные, чьи нервы оказались не так крепки. Друг Жиля, Роже де Бриквилль, и бывший доверенный алхимик Жиль де Силле на всякий случай пустились в бега. В ответ прокурор Бретани Гийом Шапейон объявил их розыск, что дало ему законную возможность явиться со стражниками в баронский замок и схватить там других подозреваемых: колдуна-итальянца и телохранителей барона — Гриара и Корийо. Все эти люди последние годы провели бок о бок с хозяином и, конечно, могли много порассказать о его занятиях. Что они, собственно, и сделали на суде, заседавшем в октябре 1440 года в городской ратуше Нанта. Власти постарались придать процессу как можно большую гласность: о нем было объявлено на площадях всех городов Бретани, и на него приглашали всех, кто мог иметь хоть какое-то, истинное или мнимое, отношение к делу (при этом требование обвиняемого об адвокате отвергли!). Зрители допускались свободно, и наплыв их оказался столь велик, что многим пришлось торчать за дверьми. В адрес Жиля де Рэ неслись оскорбления, женщины бросались на охранников, чтобы прорваться поближе и суметь плюнуть «проклятому злодею» в лицо.
Ну а что касается показаний… Достаточно сказать, что они оправдали ожидания толпы.
Алхимик Франческо Прелати под присягой заявил, что барон де Рэ сочинил и кровью написал соглашение с демоном Барроном, в котором обязался приносить последнему кровавые жертвы за три дара: всеведения, богатства и власти. Свидетелю неизвестно, получил ли обвиняемый эти дары, но жертвы он приносил: сначала пробовал откупиться курицей, но по требованию Баррона перешел на детей.
Жиль де Силле подробно рассказал о сексуальном поведении своего бывшего патрона — чудовищных надругательствах над несовершеннолетними обоего пола. Кроме того, подтвердил, что барон участвовал в алхимических экспериментах, отдавая себе отчет в их греховности, и, таким образом, впал в ересь.
О пропавших детишках свидетельствовали их родители. Кое-кто из них заявлял, что последний раз видел своих детей, когда отправлял их во владения барона де Рэ — просить милостыню. Наконец, Гриар и Корийо дали самые жуткие показания, будто маршал коллекционировал человеческие головы, которые хранились в особой темнице замка, а также о том, что, почувствовав опасность ареста, маршал лично приказал им эти головы уничтожить (показание особенно важное, ввиду того что при многочисленных обысках во владениях маршала ничего подозрительного найдено не было).
Печать Зла
Как же возникла связь между реально существовавшим бароном Жилем де Рэ и литературным персонажем Синей Бородой? И почему «борода» именно «синяя»? Известно, что, собирая бретонские легенды, Шарль Перро, в частности, записал такую: мимо замка Жиля де Рэ ехали граф Одон де Тремеак и его невеста Бланш де Лерминьер. Барон пригласил их на обед. Но когда гости уже собрались уезжать, он приказал бросить графа в каменный мешок, а испуганной Бланш предложил стать его женой. Та отказалась. Тогда он повел ее в церковь и стал пылко клясться, что в случае согласия «навсегда отдаст ей душу и тело». Бланш согласилась — и в тот же миг превратилась в Дьявола синего цвета. Дьявол засмеялся и сказал барону: «Теперь ты в моей власти». Он сделал знак — и борода Жиля тоже стала синей. «Теперь ты не будешь Жилем де Лавалем, — прогрохотал Сатана. — Тебя будут звать Синяя Борода!» Вот вам и соединение двух сюжетных линий: в фольклорном сознании якобы замученные дети превратились в жен, а «печатью нечистой силы» стал цвет бороды. Конечно же, обросло предание и топографическими признаками: буквально все разрушенные замки близ Нанта и в долине Луары ко времени Перро приписывались Жилю де Рэ, а в Тиффоже за пару монет показывали комнату, где он резал то ли маленьких ребят, то ли женщин.
Вынужденное признание
Какими бы крепкими нервами ни обладал бывалый полководец, наверняка он испытал потрясение. Тем большее уважение вызывает то невозмутимое спокойствие, с которым он продолжал твердить о своей невиновности и требовать адвоката. Видя, что никто и не думает слушать его, он заявил, что лучше пойдет на виселицу, чем будет присутствовать в суде, где все обвинения лживы, а судьи — злодеи. Такого, в свою очередь, не могли стерпеть «злодеи»: епископ Нантский немедленно отлучил обвиняемого от церкви, а 19 октября суд постановил пытать его, дабы «побудить прекратить гнусное запирательство».
Жиля де Монморанси-Лаваля, барона де Рэ, растянули на так называемой лестнице. Этот способ пытки, самый популярный в тогдашней Франции, заключался в том, что жертву, привязав за руки и за ноги, растягивали на горизонтальной решетке, как на дыбе. Под пыткой мужественный маршал быстро раскаялся в былом упорстве и пообещал впредь быть сговорчивее. Для начала он преклонил колени перед епископом, смиренно просил его снять отлучение, а позже начал давать показания и мало-помалу «сознался» во всем. Для полной «капитуляции» перед судом, правда, потребовались новые пытки, 21 октября, но уж после них Жиль де Рэ публично согласился и с тем, что «наслаждался пороком», и подробно описал свои любимые способы убийства и собственные ощущения при этом. Барон сам назвал число замученных им детей — 800 (таким образом, он должен был умерщвлять по одному ребенку в неделю последние 15 лет!). Но суд благоразумно посчитал, что довольно будет и 150.
25 октября епископ Нантский повторно «исторг Жиля де Рэ из лона Церкви Христовой» за «столь тяжкие прегрешения против догматов веры и законов человеческих, что невозможно человеку и вообразить их». В тот же день «грешника», естественно, приговорили к костру — вместе с его «словоохотливыми» сообщниками. В качестве акта особой гуманности (все-таки речь шла о маршале Франции) в случае покаяния и примирения с церковью Жилю де Рэ обещали не сжигать его живьем, а предварительно задушить.
Маршал предпочел примириться с церковью на этих относительно гуманных условиях и был казнен со своими сообщниками на следующий день. Среди друзей-родственников казненного маршала не нашлось ни одного, кто бы рискнул защищать его имя и честь.
Прошло несколько столетий, прежде чем некоторые историки стали указывать на разного рода изъяны и нестыковки обвинений в процессе над героем Столетней войны. Сомнителен уж сам факт совершения инкриминированных ему деяний. Во всяком случае, оговор его специально подготовленными свидетелями представляется весьма вероятным, а признания под пыткой недорогого стоят. Кроме того, подозрения вызывает и такой факт: самые одиозные персонажи процесса, вроде колдуна Франческо Прелати, подверглись всего лишь заключению (из которого он, кстати, скоро и легко бежал). Возможно, оговорили де Рэ по почину короля, испытывавшего сильную неприязнь к своему бывшему другу: он был уверен, что Жиль поддерживает опального дофина Людовика, а главное, Карлу очень не хотелось возвращать маршалу огромный долг.
Имя Жиля де Рэ в качестве маньяка Синей Бороды, убийцы женщин и детей, упоминали разные авторы готического или оккультного жанра: Роберт Блох, Артур Мейчен, Еремей Парнов… А в небольшом рассказе Кира Булычева «Синяя борода» злодеем оказывается начальник лаборатории, который демонтирует недисциплинированных биороботов.
Только в 1992 году по инициативе писателя-историка Жильбера Пруто состоялся новый судебный процесс полностью реабилитировавший Жиля де Рэ. Извлеченные из архивов инквизиции документы рассказали, что не было ни замученных детей, ни страшных опытов. Исследователи приняли во внимание многое, в том числе свидетельства современников. Например, хронист XV века Монстреле так писал о приговоре, вынесенном Жилю де Рэ: «Большинство дворян Бретани, особенно те, что находились с ним в родстве, пребывали в величайшей печали и смущении от его позорной смерти. До этих событий он был гораздо более знаменит как доблестнейший из рыцарей».
Все оказалось проще пареной репы. Таким образом герцог Бретани Иоанн V решил прибрать к рукам часть замков, принадлежавших барону. Вот он и развернул кампанию, подкупив духовных и административных лиц. Король, которому бывший сподвижник был уже не нужен, дал свое «добро», и состоялось жестокое шоу в средневековом стиле.
Нашлось объяснение и тому, каким образом Жиль де Ре стал Синей Бородой, героем народных легенд, собранных Шарлем Перро. Имя барона было столь популярно, что неоднократно упоминалось в устных сказаниях. И в одной из бретонских баллад оказалось рядом с некой Синей Бородой из другой истории. Случай соединил их, а народная фантазия превратила замученных детей в убитых жен. Вот такая история. /infoglaz.ru/
«Да, измельчали современные мужички, – говорят женщины. – Нет больше благородных рыцарей, готовых бросить к женским ногам весь мир, сразиться ради прекрасной дамы сердца с десятком великанов и любить ее беззаветно всю жизнь”… Но повстречай современная женщина на своем пути настоящего рыцаря, поверьте, она была бы в ужасе от этой встречи. Созданный женским воображением и подкрепленный романтическими рассказами образ сильного, красивого и добродетельного рыцаря, беззаветно преданного своей возлюбленной, не имеет ничего общего с реальностью…
«Рыцарские доспехи весили непомерно много, и рыцарь в них не мог самостоятельно залезть на лошадь».
Миф берёт свои корни от турнирных доспехов, которые действительно со временем всё больше утяжелялись, так как усиливались требования к безопасности. Но они нигде, кроме турнира, и не использовались.
Боевые доспехи же были относительно лёгкие (в районе двадцати килограммов). И позволяли комфортно носить их в течение довольно продолжительного времени (до пары суток, естественно, при условии что такие элементы, как шлем, рукавицы/перчатки и голени по возможности снимались).
"Принц Уэльский в доспехах". Антонис Ван Дейк. 1637
Так как доспехи имели грамотную систему крепления и распределения веса, тренированный человек практически не испытывал неудобств при обращении с ними и мог не только залезать и слезать с коня без помощи пажа, но и спокойно вести манёвренный пеший бой.
Между прочим, испытывая перед покупкой боевой доспех, рыцарь нередко пробовал в нем довольно смелые вещи: например, ходил колесом или танцевал с дамой. А что, - в бою потом всякое может приключиться.
Также беспочвенен и миф о том, что упавший с седла рыцарь не мог сам встать. Вставал, как миленький, если не терял сознание от повреждений. Исключение — опять же, турниры, где рыцарь действительно был запаян в броню с ног до головы, но на турнире быстро вставать после падения было и не нужно, так как падение одного из рыцарей с коня, как правило, было финальной точкой поединка.
Впрочем, правила различались от турнира к турниру, иногда и мечами махались до полной отключки.
«Рыцари дрались насмерть и гибли сотнями» vs «Рыцари были неуязвимы в доспехах».
Противоположный по форме и одинаковый по содержанию бред, проистекающий из двух различных веток рыцарских романов — «боевой» и «гламурной».
По существу вопроса, как отмечалось выше, хороший доспех стоил больше, чем крестьянин видел за жизнь; наверное, если бы он не работал, черта с два кто бы раскошелился. Летальность турнирного боя со временем снижалась, пока не стала стремиться к нулю.
С полевыми сражениями интереснее. Длительное время (приблизительно до пятнадцатого века) убить рыцаря в качественном доспехе было весьма непросто. Отсюда популярность не фэнтэзийных мечей, но всевозможных палиц, моргенштернов, дубинок, копий, алебард и подобного: вместо малопродуктивного прорубания доспеха оглушить носителя грубой силой.
“Глушеная рыба” шла на рынке, точнее, за выкуп, не то чтобы на вес золота, но в сравнимых порядках. Поэтому для распоследнего ратника передать подраненного противника сюзерену на предмет заработать (поскольку самому простолюдину получить с рыцаря выкуп не светило) означало шанс к хорошей жизни.
Надобно заметить что сдаться в плен не рыцарю, а обычному крестьянину для рыцаря было стыдно. Не то чтобы было запрещено, просто сдавшийся потом становился всеобщим посмешищем: приятели — забудут, враги — будут насмехаться, а благородные дамы отвернутся. Всего этого можно было избежать …посвятив берущего в плен не-рыцаря в рыцари.
Впрочем рыцари сдаваться в плен крестьянам всё же не спешили, а обычно старались дождаться появления кого-нибудь более-менее благородного на вид, и только затем выкрикнуть пожелание сдаться (если прошедший фэйс-контроль оказывался не-рыцарем, то его так и быть посвящали в рыцари). Так что взять рыцаря в плен для простолюдина было большой удачей но счастливчики, которым повезло, всё же находились.
Через это подавляющее большинство боевых потерь рыцарства проходило по категориям раненых и плененных, а основной причиной смерти оказывался не вражеский клинок, а воспоследовавшая гангрена (ибо до концепции антисептики в медицине оставалось протянуть буквально пару сотен лет; тот самый Львиное Сердце, каких-то десять дней агонии — и все).
С другой стороны, некоторые войны (чем особенно славились религиозно замешанные, вроде Альбигойских, и базировавшиеся на перезрелой взаимной ненависти, как например постоянно получалось у англичан с французами) велись совсем уже на другой планете не только от соображений рыцарства, но и от вполне денежной выгоды.
В таких случаях ВНЕЗАПНО обнаруживалось, что если плененных и оглушенных добивать, то рыцарям следует очень “meminisse mori”. Ну, а с постепенным распространением сначала мощных луков и арбалетов, успешно пробивавших доспехи (битва при Пуатье до сих пор считается среди историков образцовым примером), а затем и огнестрельного оружия, выживаемость рыцарей действительно стала приближаться к таковой, что в свою очередь, и привело к закату всей темы.
Стоит отметить, что появившиеся в позднее Средневековье швейцарские баталии пленных не брали в принципе (это было прямо запрещено уставом), что вело к дикому баттхерту благородных донов, когда ополчение конфедеративно-демократического государства из грязного мужичья невозбранно вырезало цвет нации. Но это уже совсем другая история и совсем другое время.
«Меч — вот оружие, достойное рыцаря».
Распиаренное клише, чьи корни теряются в веках, а именно в истории кельтов, которые поклонялись оружию. Их римско-греческие соседи главной фишкой считали копье. Меч и его разновидности — это фетиш даже не Средневековья, а в большей степени Древнего мира.
Предки демократов из ЕС пару тысяч лет назад бегали по лесам и полям с этими самыми “ковырялами” наперевес и очень любили отрубать друг другу головы. Ибо доспехи в те суровые времена мог себе позволить даже не каждый саксонский или франкский вождь, а от закованных в железо легионеров проще было бежать куда угодно, покуда цел.
Руки-ноги у всех врагов почти голые — отрубай не хочу. А вот как раз в отрубании славному “ковыряльнику” с тяжёлым клинком равных нету. То же сохранилось и в Раннее Средневековье. Трешевые скандинавские саги полны упоминаний безногих и безруких.
Надо понимать, что наравне со многим другим, металлургия — наука, получившая настоящее развитие лишь в новое время. Длинный и плоский лист металла в древности мог быть либо мягким, либо хрупким, либо не совсем то и другое, но астрономически дорогим.
Так любимая профессионалами оружейного дела «дамасская сталь», получалась сложением единожды прокованного листа пополам и повторной ковкой, - процесс повторяли несколько раз, что собственно несло огромные трудозатраты в производстве и соответствующую стоимость готового изделия.
Про булат и говорить нечего, сплавление и легирование в закрытых тиглях без точного технологического процесса по КПД сравнимо с шаманскими плясками (что не отменяет отменного качества удачных изделий).
Отсюда и легенды о древних мечах, которым сражался ещё пра-пра-прадед владельца, а то и вовсе какое-нибудь ктулху — меч был не самым эффективным, а самым дорогим и понтовым оружием. Ими не столько рубились, сколько потрясали на всяких пирушках.
Меч отлично рубит небронированную чернь, которая составляет отряды копейщиков и прочих рядовых. Им можно замечательно фехтовать, да и вообще, именно с мечом легче всего показать превосходство в скорости и мастерстве. Хороший меч даже достаточно эффективен против доспехов “эконом-класса” (так называемый «айзенпанцер», который немецкие юзеры заслуженно переименовали в «шайзенпанцер»).
К сожалению, против соперника в миланских латах подавляющее большинство мечей работают чуть хуже лома, так как весят меньше. Логичный выход — утяжелить меч, так мы получаем сначала клеймор, коим храбрые горцы рубились не одну сотню лет, а затем и расовый цвайхендер (двуручник, он же эспадон), коими вооружают грязных бородатых ландскнехтов, — им одинаково хорошо прорубается как стена копий швейцарской баталии, так и полный доспех благородных рыцарей.
Некий сумрачный средневековый хакер додумался вместо наращивания силы удара уменьшить площадь соприкосновения — так родился фламберг, меч с волнообразным лезвием. Стоил он чуть больше, чем все обмундирование, зато хорошо пробивал доспехи, почти в них не застревал, а при вытаскивании устраивал хирургический кошмар из-за нарезания краёв раны тонкими ломтиками, как зубьями пилы, что гарантировало смерть либо сразу от кровопотери либо попозже от гангрены.
Вскоре фламберг был проклят церковью как негуманное даже по меркам тех времён оружие, а попадание в плен с такой штуковиной вело к немедленной казни.
В качестве альтернативы, дубины, палицы, булавы, моргенштерны, шестоперы, боевые молоты и кистени совсем чуть-чуть неудобнее для бойни (не так удобно блокировать, парировать и делать прочие фехтовальные трюки), но качественно иначе работают против доспехов: вместо мало осмысленной рубки железа, наносят ударные повреждения сквозь обмундирование прямо в тело. «Труп выглядит как живой», что называется.
А клевцы, чеканы и прочие боевые топоры и секиры вообще произошли от инструмента для рубки дров, то есть изначально предназначены для концентрации максимума удара на минимальной поверхности. Что очень печалило мародеров, поскольку доспехи с дырками уходили барыгам со скидкой. К тому же, всё вышеперечисленное технологически представляет собою кусок металла, не важно какого качества, просто набитого на деревянную рукоятку.
И если щербина на мече для ремонта требовала наличия кузнеца и кузни (хотя бы походной), то о сохранности булавы в походе можно было не волноваться, что сделало её обязательным вторым оружием у каждого крестоносца.
Вообще, историческое значение меча есть предмет постоянных споров между разнообразными историками, реконструкторами и примкнувшими к ним читателями фэнтези. Характерно, что где-то в совсем хорошо наблюдаемом и изученном 17+ веке, после исчезновения доспехов на поле боя (по описанным в предыдущем пункте причинам), мечи у офицеров быстро сменились на предельно облегчённые шпаги (кавалеристы, впрочем, так и остались с саблями, ибо на скаку лучше разрубить, чем проколоть - меньше шансов, что оружие застрянет в трупе).
В итоге легко заметить, что по доспехам — булава, без них — шпага, без денег — копье (в отличие от всего вышеописанного не выходившее из моды вообще никогда), а меч — некий гибрид первого и второго без малейшего внимания к третьему, если не считать польский кончар или французский эсток — полутораметровую кавалерийскую шпагу.
Ну, и в итоге это непонятное орудие сомнительной полезности имеет в литературе и культуре распространение куда большее, чем в истории.
«Рыцари были жуткими грязнулями».
Рыцари были не чище и не грязнее остальных людей в тогдашней Европе. Другое дело, что по меркам просвещённого двадцать первого века «жуткими грязнулями» тогда были вообще все.
Гадить под себя, тем не менее, было не принято. Средневековые одежда и доспехи максимально облегчали процедуру справления малой и большой нужды. В то время не было штанов в классическом их понимании, а носили так называемые шоссы, представляющие из себя суконные чулки, которые подвязывались к нижнему поясу, а в пятнадцатом веке стали сшивными и заимели брагет — клапан спереди (дабы не усложнять процедуру).
Функцию защиты чресел от окружающего воздуха выполняли средневековые панцу, называемые «бре», которые имеют дальнего правнука, известного сейчас как “семейки”. Они зачастую имели длинные штанины (если это можно так назвать), которые заправлялись в шоссы. Чтоб не поддувало. Даже будучи одетым в доспех, облегчиться — дело минуты, так как доспех всегда был открыт снизу.
Но это мы отвлеклись. Суть в том, что рыцари хоть и грязнули, но понимали, что такие вещи как дефекация и мочеиспускание в бре влекут к очень малоприятным последствиям для кожи и общего здоровья.
А мнение о вони рыцарей происходило от несколько других причин - нацепи на себя плотный свитер-поддоспешник и активно помаши длинным трёх-четырёхкилограммовым ломом с полчаса под жарким палестинским солнцем. Чуешь, чем пахнет?
«Рыцари не стирали одежду подолгу».
Этот миф верен, но лишь отчасти. Дело в том, что в средневековье не стиралась только верхняя одежда. Нижняя, которая представляла из себя камизу (рубаха) и бре (трусы-семейки), стиралась по возможности часто. К тому же в рыцарской среде был популярен институт обетов — эдаких священных клятв, которые рыцарь, раз уж дал, то обязан был держать оговорённый срок и никак иначе.
Разумеется, рыцари отнюдь не давали фундаментальных обетов за редким исключением, чаще всего клялись определённое время или до определённого события носить какое-нибудь пафосное прозвище, не бриться, не стричь ногти, не мыть тело, не пить винцо, короче, всячески стеснять себя, но не во всем.
«У рыцарей была железная дисциплина».
Мы все помним из учебника по истории, что у рыцарства не было чётких прописных уставов и не было единой организации, которая бы за ними следила. Зато было понятие равенства и сюзеренства. Равенство изначально подразумевало, что все рыцари равны между собой, а правит ими только достойнейший из равных.
